ФИЛОСОФИЯ САМОВЛАСТИЯ

Первый российский император Петр I, чей юбилей отмечается в 2022 году, коренным образом реформировал российскую действительность. Петровские преобразования привели, прежде всего, к усилению власти государства. «В необыкновенных усилиях Петровых видим всю твёрдость его характера и власти самодержавной», — писал об этом российский историограф Н.М. Карамзин.

В настоящей статье рассматривается вопрос об отношении власти светской и церковной на примере русской истории XVII — начала XVIII века. Автор рассуждает о реформах Петра, которые были подготовлены и продиктованы в годы правления его отца Алексея Михайловича; о петровских идеях духовного просвещения, продолжительное время созревавших на Руси со времён новгородского митрополита Геннадия; о стремлении императора установить свою власть над Православной Церковью; о создании института Священного Синода, упразднении патриаршей власти и непосредственных участниках этих событий — архиепископах новгородских Феофане Прокоповиче и Феодосии Яновском.

 

Уже в XVIII веке можно выделить двоякие оценки личности Петра Великого: позитивную, которая ярко проявилась в работах А.Н. Радищева, и принципиально критическую, нашедшую отражение в творчестве М.М. Щербатова. Последний подвергает острой критике времена правления Петра I и Екатерины II в контексте «повреждения нравов». Он был дядей П.Я. Чаадаева и автором запрещённого в России труда «О повреждении нравов России». Это произведение представляет собой критику с православных монархических позиций разновидности того явления, которое позже получит название «просвещённый абсолютизм». Н.С. Трубецкой считает, что это стало причиной развития двух типов ложного национализма в России — имперского шовинизма как подражание немецкому, который внедрял Петр, а также национализма самостийников, разросшегося в послереволюционный период.

Петр I, по мнению Ф.М. Достоевского, чутко уловил идею времени, стремление русского народа к обновлению, но только в этой идее Петр и был народен. Воплощение этой идеи было антинародно, поскольку преобразовывалась главным образом внешняя сторона, тогда как русский народ более склонен обращать внимание на суть дела. Это внешнее преобразование и было, по мнению писателя, причиной того, что народ реформу не принял, и вследствие этого русское общество раскололось — «земство разошлось с служилыми сословиями»^[1].

До середины XVII века законодательство на Руси имело причинный характер. Оно не касалось учреждений государственного порядка, так как обосновывалось обычаем или обычным правом. «Метафизика нравов», по Канту, должна одухотворить нравы и обычаи, сделать требования нравственности ежеминутной практикой жизни, практическим разумом. Нравственность как бы должна стать обычной (обыденной), но для этого обычаи должны быть нравственными. Когда нравы и обычаи являются твёрдыми основаниями общественной и личной жизни, тесно связаны между собой, проверены опытом и основательно вплетены в ткань общественной жизни, устойчивость социума не вызывает сомнений. Всё происходит естественным образом, а нарушение обычая вызывает отторжение со стороны общности.

В период Смутного времени обычное право показало свою неустойчивость. Двухпалатный собор 1648—1649 года принял так называемое Уложение, которое стало на Руси первым систематизированным законом. С октября 1648 года начались слушания 25 глав Уложения, которые имели в себе 967 статей. К слушанию царём были приглашены высшее духовенство и дума, а в 1649 году Уложение было напечатано двумя тиражами по 1200 экземпляров.

Кроме всего прочего, Уложение угрожало суровыми карами богохульникам. Но наиболее чувствительными для взаимоотношений Церкви и власти были материалы, присланные в Москву восточными патриархами для Поместного собора 1666—1667 годов. Документы эти были присланы Алексею Михайловичу для подтверждения его права на низложение патриарха Никона.

Ответы патриархов касательно власти светской и власти церковной как бы устанавливали границы царской власти в отношении патриарха и епископата. Однако по смыслу и контексту содержания видно, что царь наделяется неограниченной компетенцией. «Патриарху же быти, — читаем здесь, — послушлива царю, яко поставленному на высочайшем достоинстве и отмстителю Божию». Правила настаивали на необходимости для светской власти в лице царя действовать в соответствии с заветами Церкви (канонами). Однако одновременно утверждалось беспрекословное превосходство светской власти над церковной: «...никтоже не имеет толико свободы да возможет противиться царскому велению». Это утверждение обосновывается восточными патриархами одной фразой: «Закон бо есть». А также ссылкой на «божественное право государя». Петр I, когда, после смерти патриарха Адриана, ему намекнут на необходимость выбора нового патриарха, указывая на свой меч, скажет: «Вот вам патриарх». Имея в виду текст из послания к Римлянам апостола Павла 13,1-8: «…всякая власть от Бога <…> Власти страшны не для добрых дел, а для дурных <…> Они слуги Бога и действуют тебе во благо. А если делаешь зло, тогда бойся: они не напрасно носят меч». Но в продолжение этих текстов есть примечательные слова: «…ведь власти исполняя свои обязанности, тем служат Богу» (стих 6). Возникает вопрос: «Какие обязанности должны исполнять власти? И где эти обязанности должны быть сформулированы?»^[2]. Перед кем ответственен облечённый властью за свою служение? Только ли перед Богом?

Есть основания полагать, что Феодор Алексеевич, сочувствовавший патриарху Никону, по совету Симеона Полоцкого, серьёзно рассматривал вопрос об учреждении на территории России четырёх патриархатов с папским престолом во главе, который предназначался для Никона. В этом контексте нужно иметь в виду, что патриарх Никон, ещё будучи в силах у власти, разрабатывал концепцию, согласно которой светская власть должна всецело быть подчинена законам церковной жизни. Ибо христианский нравственный закон один для всех. Это вполне вписывается в полемические дискуссии, которые папы Римские вели со светскими властями, начиная с эпохи Карла Великого и, которые особенно обострились из-за так называемой Клюнийской реформы XI—XII веков. Для Петра I его собственная воля была законом, а значит, она и определяла его обязанности.

По словам римского юриста Модестина, сила Права заключается в праве повелевать, запрещать, наказывать. «Тому, что установлено вопреки смыслу права, — утверждал Юлиан, — мы не можем следовать как юридическому правилу». Наиболее авторитетный римский юрист, префект претории и друг императора Септимия Севера Папиниан был казнён Каракаллой за то, что отказался оправдать его перед Сенатом за убийство собственного брата Геты. Он был убит менее чем через год после произнесения знаменитой фразы: «Оправдание убийства не легче, чем его совершение»^[3]. Пройдёт совсем немного времени, и другой римский юрист Ульпиан, финикийского происхождения, скажет, что принцепс — первый в списке древнеримских сенаторов, свободен от соблюдения законов. Более того, что угодно принцепсу, то имеет силу закона.

В данном контексте следует иметь в виду, что римские императоры, будучи наследниками римского права, согласно которому они одновременно являлись и понтификами, то есть возглавляли коллегию римских жрецов, которые были ответственны за точное соблюдение языческих традиций древнего Рима, став христианскими властителями, не могли автоматически освободиться от предшествующих религиозно-культурных представлений.

В Византии император, будучи защитником и ходатаем Церкви, в обязанности которого входило попечение о её благосостоянии и охрана от внешних угроз, при необходимости избрания нового патриарха созывал собор митрополитов. Симеон, архиепископ Солунский по поводу императорской привилегии собирать собор писал, что «царь как экдик Церкви издревле имеет от божественных отцов полномочие собирать для этого Священный собор архиереев». Сами императоры тоже нуждались в освящении своей власти со стороны Церкви. К примеру, Юстиниан I Великий для своего венчания на царство, пытаясь проводить политику восстановления единства Римской империи, вызвал из Рима папу Иоанна I.

Путешествуя по Западной Европе, Петр тайно присутствовал на заседании английского парламента и страшно возмущался идеями ограничения королевской власти. Он знал, что в 1649 году был казнён король Карл I и единственным монархом, который протестовал против этого убийства, был его отец — царь Алексий Михайлович. Общаясь с иезуитами, Петр также, вероятно, знал и о теории иезуита, философа и моралиста первой половины XVII века Франсиско Суареса, согласно которой власть не есть нечто непосредственно делегированное от Бога. Суарес склонялся к монархической форме власти, покоящейся на идее общественного договора, но если власть не сообразовывается с волей народа, нарушает договор, то народ вступает в свои права, которые у него очень широки.

Петр помнил, как на его глазах во время стрелецкого бунта был убит Артамон Сергеевич Матвеев. Он был не знатного происхождения. Будучи сыном дьяка, ещё в молодости сблизился с царём Алексеем Михайловичем, стал его любимым приближённым, но только при конце царствования получил боярский чин. Матвеев отличался приверженностью европейским обычаям. Дом его был обставлен на европейский манер, и там собирались для обсуждения различного рода проблем государственного, житейского и духовного характера. Причём интересно, что жена Матвеева живо участвовала в беседах с гостями. Здесь царь Алексей Михайлович познакомился с Натальей Кирилловной Нарышкиной. А подьячие и дворовые люди Артамона Сергеевича под руководством магистра (учителя) Ягана Годфрида занимались при дворе «Комедийным делом». Благодаря попечению Матвеева была даже создана в Немецкой слободе школа будущих артистов. Содержанием комедий были события из Священной истории: Есфирь, Иудифь и т.д. Первый такой спектакль был дан в Преображенском селе и длился около 10 часов, однако Алексий Михайлович с супругой присутствовали на нём до самого конца. К слову сказать, царь Алексей Михайлович был также страстным любителем игры в шахматы.

Будучи близким человеком Наталье Кирилловне Нарышкиной, Матвеев был естественным противником Милославских, но после А.Л. Ордин-Нащокина, который в конце жизни ушёл на покой и постригся в монахи, он занимался Посольским приказом и был человеком чрезвычайно влиятельным. Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, сын псковского помещика, был не только выдающимся политическим деятелем, но и блестящим организатором деятельности Посольского приказа. С.М. Соловьёв характеризует его человеком неподкупным, воздержным, неутомимым, великим политиком, не уступавшим европейским министрам иностранных дел и человеком европейски ориентированным. Он говорил о необходимости реформ в армии и торговли, убеждал, что Россия должна быть мостом между Азией и Европой. Являясь человеком, глубоко чувствовавшим христианское Евангельское мировоззрение, считал необходимым, чтобы богатые помогали бедным. При нём для Посольского приказа стали переводить из иностранных газет сообщения о событиях, происходивших в Европе.

Фёдор Михайлович Ртищев был тоже приближённым царю Алексею Михайловичу. Рядом с Москвой он основал Андреевский монастырь, куда собрал образованных малороссийских монахов, основал учёное братство с училищем и иногда целые ночи просиживал с монахами за учёными разговорами. В этих горячих беседах принимал участие и протопоп Аввакум, и Семион Полоцкий, и Епифаний Славинецкий. А когда умирал, просил своих наследников, чтобы не обижали крестьян. Следует, конечно, вспомнить и князя Голицына, который знал многие европейские языки, имел в доме богатейшую библиотеку и часто принимал иностранных гостей. В его доме были портреты европейских государей, географические карты. На стенах висели часы и термометры.

Дети царя Алексея Михайловича обучались Симеоном Полоцким греческому и латинскому языкам, риторике и пиитике. При дворе начали брить бороды и носить европейское платье. Симеон Полоцкий был учёнейшим монахом и неутомимым писателем. В своих виршах, возможно по примеру преподобного Максима Грека, он писал: «Был король французский именем Франциск I; так как он любил Св. Писание и мудрость (а родители его не любили их, но подобно варварам, жили в простоте), то немедленно дети знатных людей стали учиться, угождая королевской склонности; таким образом, по примеру королевскому, мудрость распространилась по всей стране… благо тому царству, в котором царь приемлет благие нравы для исправления всех».

Интересно, что Черниговский архиепископ Лазарь Барановский писал, что сын Алексея Михайловича царевич Феодор читал книги и на польском языке. Наверное, не случайно, когда умер польский король Михаил, ему предложили королевский престол.

Таким образом, все преобразования, которые пытался осуществить Петр I в России, уже были вполне подготовлены, и не нужно было ломать старину через колено. Необходимо всегда помогать естественно происходящим изменениям, может быть, ускоряя их, но оставаясь в рамках собственной традиции и культуры. В противном случае, обычный человек не успевает за изменениями, происходящими вокруг, что его естественным образом травмирует и вносит в процесс развития болезненные новообразования, угрожающие самой жизни общественному организму. Исследуя «Ответы восточных патриархов…», следует иметь в виду, что все они находились в весьма бедственном положении под гнётом власти турецкого султана. Наблюдая возрастающее влияние Московской Руси, как в политическом, так и в православном церковном пространстве — «…два Рима падоша, Москва третий Рим, а четвёртому не бывать» — они пытались ограничить роль и место Московского патриарха. С другой стороны, понимая свою крайнюю уязвимость со стороны Запада, указывали на бедственное состояние духовного просвещения на Востоке и на не устоявшиеся отношения между светской и церковной властями. Однако следует помнить, что на исторический опыт накладывался также и опыт его отца Алексея Михайловича в противостоянии с патриархом Никоном.

У Петра не было глубоких образованных воспитателей подобно Симеону Полоцкому. С раннего детства его миром был дьяк Зотов, потешные полки да немецкая слобода. Но он был человеком чрезвычайно одарённым от природы — наблюдательным и любознательным. Энергия его била через край. По воспоминаниям современников, он не ходил, а бегал. Книги и общение с иностранцами в немецкой слободе привели его к мысли о необходимости самому увидеть цивилизацию западного мира. Культурой он интересовался мало. Первая его поездка за пределы России состоялась в 1697—1698 годах.

Путешествие через Ригу и немецкие земли было достаточно скоротечным, но везде Пётр интересовался науками, производством, строительством. С Лейбницем он не встречался, но известно, что немецкий философ его поездкой очень интересовался и считал, что Европа должна оказать на царя благотворное влияние с целью культурных преобразований в России. В Голландии царя больше всего интересовало корабельное производство и, вероятно, на него произвели впечатление голландские каналы, которые он намеревался ещё увидеть при посещении Венеции. По пути русский царь встречался и беседовал с представителями папского престола, иезуитами, Кентерберийским архиепископом и английским королём, который в Англии был главой Церкви. Инкогнито Петр посетил и английский парламент, но идея возможного ограничения власти вызвала у него, по воспоминаниям свидетелей, раздражение.

Петр I также присутствовал на англиканском богослужении и даже на квакерском собрании. Его интересовало всё. Часто встречавшийся с ним епископ Бэрнет говорил, что не понимает, как такому яростному человеку может Бог вручить власть над таким количеством людей. Надо полагать, что он был наслышан о жестокостях царя при подавлении стрелецкого бунта, но справедливости ради следует отметить, что в его памяти должны были присутствовать и воспоминания о временах королевы Елизаветы Английской и многое другое.

Петр I встречался с иезуитами и в Вене (в свой день рождения даже присутствовал на римско-католическом богослужении), и в Польше. Где, правда, сильно поругался с униатским епископом и хотел даже его побить за уничижительное отношение к Православной Церкви. В конце концов, к иезуитам у него сложилось весьма негативное отношение. Возможно, это усугублялось ещё и той полемикой, которая особенно во Франции разгорелась по поводу «Писем к провинциалу…» Блеза Паскаля. Идея иезуитских моралистов о так называемом «пробабилизме»^[4] отнюдь не всеми писателями подавалась на достаточно глубоком уровне, что действительно у многих вызывало и раздражение, и критику, и насмешки. Но благодаря сети лучших образовательных учреждений влияние Ордена иезуитов было огромным. Некоторые исследователи и сегодня полагают, что если бы Папа Римский не пошёл на поводу общественного мнения XVIII века, не было бы и Французской буржуазной революции. Внутренняя противоречивость такого утверждения очевидна. Но, во всяком случае, в России им быть не дозволялось. Пётр рекомендовал в открывавшиеся в его стране католические приходы приглашать священнослужителей из Франции.

От посещения Парижа в 1717 году у него сложились очень благоприятные впечатления. Там он встречался с королём Людовиком XV, которому тогда было всего около семи лет. Во время официальной встречи у его царской кареты Петр взял маленького Людовика на руки и несколько раз поцеловал. Мальчик, воспитанный в рамках придворного французского этикета, выдержал всё это вполне стоически. С герцогом Орлеанским, регентом при Людовике, был заключён первый договор между Россией и Францией.

Петр I посетил в Париже Академию наук, которая была образована в 1666 году. Встречал и сопровождал его учёный аббат. Русскому царю показывали различные технические достижения и лабораторные приспособления для научных экспериментов, что приводило его в восторг. А в 1724 году в Санкт-Петербурге была образована Российская академия наук. Правда, справедливости ради, следует отметить, что проблему организации просвещения на Руси Петр I обсуждал ещё с патриархом Адрианом и получил его благословение.

Посетил Петр также и Сорбонну, где учёные богословы-католики предложили ему задуматься о соединении Церквей. Говорят, что Петр рассмеялся и сказал, что он солдат, а не богослов. Однако предложил составить предложения по объединению Церквей на рассмотрение своего духовенства. И записка такая была составлена. Русские епископы, в свою очередь, ответили, что вопрос этот не может быть решён одной лишь Русской Церковью без обсуждения с представителями других православных Церквей.

К этому времени, надо полагать, у царя уже вполне созрел свой собственный план по переустройству управления многих сторон жизни Русской Православной Церкви. Архиепископу Феофану Прокоповичу было поручено подготовить Духовный регламент, который Петр правил собственноручно. Идея глубоких преобразований была у Петра, конечно же, и до его первой поездки в Европу, а идея духовного просвещения вынашивалась на Руси со времён Новгородского митрополита Геннадия, обсуждалась на Стоглавом соборе во времена Иоанна Грозного и во второй половине XVII века получила уже своё начальное развитие.

Нет достаточно серьёзных оснований сомневаться в сообщении англиканского правоведа Френсиса Ли, что именно ему Петр во время пребывания в Англии поручил первый проект реформ. Среди прочих коллегий, предназначение которых было описано в представленном документе, были и коллегия по улучшению нравов, и по составлению законов, и коллегия по распространению христианской проповеди. По возвращении царя в Россию уже в высочайшем указе 1701 года говорилось: «Между многими, по долгу богоданными нам власти попеченьями о исправлении народа нашего <…> посмотря и на духовный чин и видя в нем много нестроений и великую в делах скудость, несуетный на совести нашей возымели страх: да не явимся неблагодарны Всевыщнему, аще толикая от него получив благопоспешества во исправлении как воинского, так и гражданского чина, пренебрежем исправление и чина духовного. И когда нелицемерный он, Судия, вопросит от нас ответа о толиком нам от Него врученном приставлении, да не будем безответни».

Архиепископ Псковский Феофан Прокопович был человеком протестантского менталитета. Будучи воспитанником Киевской духовной академии, он закончил Краковский иезуитский университет и, как лучший ученик, оказался в Риме в Греко-униатской коллегии. После окончания обучения ему предложили престижное место в Ватиканской библиотеке, но будущий составитель Духовного регламента, совершив ознакомительное путешествие по германским протестантским университетам, вновь оказался в Киеве и там был замечен Петром I.

Член Академии наук, профессор и глубокий исследователь истории Русской Православной Церкви Пётр Васильевич Знаменский приводит шутливый разговор Петра I с архиепископом Феофаном: «Скоро ли наш патриарх поспеет? — спросил Пётр. — Я дошиваю ему рясу, — отвечал автор регламента. — А у меня, — заметил царь, — и шапка для него готова». В этом диалоге можно почувствовать некоторое пренебрежение к патриархальной церковной действительности. Безусловно, царь чувствовал молчаливое осуждение как к его часто недостойному поведению, так и к некоторым нововведениям. Когда царь, будучи в Голландии, во время своего первого ещё путешествия за границу повелел отправить в Россию несколько ящиков табаку, ему заметили, что патриарх, наверняка, будет против. В Европе было известно, что, по повелению патриарха Адриана, употребляющим табак, на Руси урезали нос, на что Пётр ответил, что патриарх должен заниматься духовными делами.

Но епископы русские выступили против насильственного пострижения супруги царя Евдокии Лопухиной, что, собственно, делало его второй брак с Екатериной, с церковной точки зрения, нелегитимным. Более того, они отказались подписывать смертный приговор царевичу Алексию и, таким образом, Петр должен был беспокоиться о том, чтобы епископы подписали Духовный регламент, учреждающий Священный Синод под оком государевым в лице обер-прокурора.

Официальное открытие Священного Синода состоялось 14 февраля 1721 года в Троицком соборе в присутствии Государя и при торжественном собрании министров и генералитета. Торжественную проповедь произнёс Феофан Прокопович. Основным содержанием её была критика церковной действительности: «До того пришло, — восклицал архиепископ, — что и приемшии власть наставляти и учити людей сами христианского первого учения, еже апостол млеком нарицает, неведают… Слепи слепых водят, сами грубейшии невежди богословствуют и догматы, смеха достойные, пишут, учения бесовские прендают, и во предании бабьим баснем скоро веруется». Следует, однако, признать, что критика эта хоть и была в определённой степени справедливой, но явно была чрезвычайно преувеличена в угоду стремлений императора Всероссийского поставить Церковь Православную под свою власть. Этим, вероятно оговорённым заранее, угождением Прокопович и заканчивает свою речь: «…на тебе целое лежит. Иным место дому, тебе весь сей в России дом Божий вверен».

Через два года пришло письмо от восточных патриархов, которые Святейший Правительствующий Синод признали «своим братом». Синод состоял из президента, которым назначался Стефан Яворский (бывший местоблюститель патриаршего престола, митрополит Рязанский), двух вице-президентов в лице самого Феофана Прокоповича, архиепископа Псковского, и другого архиерея, также приближённого к Петру I, Феодосия Яновского, архиепископа Новгородского. В числе других членов Синода, четырёх советников и четырёх асессоров были представители как из среды монашествующих, так и из среды «белого» духовенства. Оком государевым в Синоде был обер-прокурор, выбранный по поручению Петра из офицеров как «крайний судия духовной коллегии».

У патриарха может возникнуть соблазн стать вровень с государем. «Ибо простой народ не ведает», — написано в Духовном регламенте, — чем отличается высшая духовная власть от самодержавной, и полагает, что патриарх — «второй государь, самодержцу равносильный, или и больше его…», а от соборного управления, по мысли составителей этого документа, «нельзя опасаться отечеству мятежей и смущений». Священный Синод должен был озаботиться борьбой с суевериями и издать три книги в рамках Закона Божьего: о догматах веры, об обязанностях всякого человека, а также собрать в единую, по возможности, книгу со святоотеческими проповедями по этим темам. «Каждый епископ по регламенту, — пишет историк С.М. Соловьёв, — обязан был иметь в своём доме школу для приготовления священников; обязан был не высоко мыслить о своей чести; чтобы под руки его, пока здоров, не водили и в землю ему не кланялись». В главе о духовных школах было написано: «Дурно многие говорят, что наука порождает ереси; наши русские раскольники не от грубости ли и невежества так жестоко беснуются…».

Духовный Регламент 1721 г. (Российская национальная библиотека)

Как известно, в 1722 году в Регламент было добавлено правило, по которому священник должен был доносить, если у него исповедовался человек с преступными замыслами против царя, если он в этих замыслах не раскаивался. Однако закон этот не был включён в 15-томный «Свод законов Российской империи» и с 40-х годов XIX века в юридической практике не применялся.

С одной стороны, запрещалось постригать в монахи безграмотных и лиц младше 30-летнего возраста, а с другой стороны, монахам воспрещалось держать бумагу и чернила в своей келье. Писать они могли только в трапезной, т.е. под надзором, что говорит об опасениях не только перед распространением суеверий, но и перед антигосударственными заговорами. Монастыри должны были предоставлять пристанище военным инвалидам, содержать сиротские дома, что с успехом, подавая пример другим, осуществлял в Новгородской епархии митрополит Иов. Когда же однажды Петру I сказали, что, мол, в монастырях молятся, он ответил: «Так и все молятся…».

В Русской Православной Церкви о необходимости восстановления патриаршества никогда не забывали. Как пишет Димитрий Поспеловский: «Самым громким было дело архиепископа Тверского Феофилакта (Лопатинского), арестованного, доведенного пытками до полусмерти <…> пожизненно заключённого в жуткие условия Выборгской крепости за издание в 1728 году «Камня веры» митрополита Стефана Яворского». Книга эта была запрещена ещё при Петре I за явный крен к богословской защите патриаршества. Стефан Яворский, как и Феофан Прокопович, учился в Риме, но выводы из своего опыта они сделали разные. Автор «Камня веры», будучи первенствующим членом Синода, наказания избежал, хотя его подпись стояла первой в петиции о помиловании царевича Алексия.

Весь XVIII, да и XIX век — это время мучительного становления Российской государственности и молчаливого противоборства Церкви вмешательству правительственных чиновников-обер-прокуроров, среди которых были и протестанты, и офицеры, и даже атеисты. В истории Отечества нашего зачастую или с просвещением, или с преобразованиями запаздывали. Главной же проблемой были те жесточайшие меры, которые избирались по преодолению возникающих проблем, пренебрегая благом живущих, во имя тех, кто ещё не родился. Церковь же Христова всегда призывала к каждодневному труду над собой и ради общего блага во славу Божию. Протоиерей Георгий Флоровский не зря называл Духовный регламент программой русской реформации, а реформы Петра — революцией по построению «полицейского государства». Лишая человека духовной свободы, светское государство всегда сталкивается с необходимостью жесточайшего контроля над теми, кто не приучен нести ответственность за свой собственный внутренний мир.

Несмотря ни на что, Русская Православная Церковь сохранила свою духовную природу, свой иерархический строй, вероучение и христианские нравственные представления не только в синодальный период после Петровского времени, но и в эпоху гораздо более тяжких испытаний, атеистических гонений советской эпохи. Во многом это стало возможным благодаря восстановлению патриаршества на Соборе 1918 года. Какими бы жестокими ни были гонения и как бы ни было велико разорение церковной жизни — православный русский народ всегда знал, что у него есть патриарх и он является символом единства Церкви и гарантом верности её вероучения.

Александр Ранне, протоиерей

 

^[1] Достоевский Ф.М. Два лагеря теоретиков. 1862 г. // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Том двадцатый. Статьи и заметки. 1862—1865. Л., 1980. С. 7–17.

^[2] В Синодальном переводе это место звучит так: «…ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые».

^[3] Non tantum facile parricidium excusari posse, quam fiery.

^[4] В католической теологии пробабилизм [en] — концепция, которая обосновывает способ морального суждения, когда в сомнительных случаях следует вероятное принять за достоверное, если оно полезно для Церкви.