ГУБЕРНСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Детектив — один из самых популярных жанров, обязательными атрибутами которого являются, как правило, запутанные сюжеты, обаятельные сыщики, несчастные жертвы. Автор ведёт читателей по запутанным лабиринтам расследования, и чем больше загадок в детективных сюжетах, тем более захватывающей становится развязка.

В детективных же историях, случившихся в Новгородской губернии в середине XIX века, нет ничего надуманного. Все они написаны по следственным и судебным делам из фондов Государственного архива Новгородской области, потому события, места действия и даты, равно как и имена «сыщиков» и «разбойников», сохранены. Впервые эти истории были опубликованы на страницах газеты «Новгородские ведомости» в 2004 году.

 

«О покраже новгородских икон»

Летом 1865 года в адрес Новгородского полицейского управления поступил секретный багаж общим весом более 14 пудов, застрахованный Санкт-Петербургской компанией «Надежда»: пять тюков икон, церковных украшений и утвари. Отправителем значилась Сретенская часть полиции Москвы. В дополнение к багажу в Новгород направлялись следственное дело о покраже церковной утвари на 348 листах и два арестанта — московский мещанин Андрей Петрович Копытов и крестьянин Архангельской губернии Иван Алексеевич Богданов.

 

«Не укради…»

Первые рапорты новгородских приставов и исправников о грабежах и кражах из церквей Новгорода и губернии стали поступать в полицейское управление весной и летом 1864 года. Одна за другой случались кражи икон, старинных деревянных крестов, различной ценной церковной утвари из Молотковской, Петропавловской, Флоровской и Климентовской градских церквей Новгорода, из Старорусского Спасо-Преображенского и Кирилло-Белозерского монастырей, из домов священников и новгородских мещан.

Случайными такие кражи быть не могли, судебные следователи Новгородского окружного суда пришли к заключению, что это серия преступлений: не каждый поддастся соблазну и вкусу лёгкой наживы и пойдёт на святотатство, на осквернение церкви и позарится на её богатства.

Однако, несмотря на все старания полиции, в Новгороде преступников обнаружить по свежим следам не удалось. Депеши о кражах из новгородских церквей разошлись по полицейским управлениям Российской империи.

Тщательные проверки злачных и подозрительных мест, систематическая работа полицейских чинов с секретными сотрудниками и изучение оперативной информации достаточно скоро дали свои результаты.

 

Тайная торговля иконами древнего писания

По доносам агентов полиции, поступавшим приставу Сретенской части полиции Москвы Шляхтину осенью 1864 года, «некоторые лица» вели торг краденной церковной утварью и украшениями времён патриарха Никона. Секретный розыск привёл пристава в дом купца Кадушкина в 3-м Гончарном переулке на Яузе, где снимал квартиру мещанин Андрей Петрович Копытов. Род его промысла давно был известен полиции: занимался он скупкой и перепродажей «из барыша» икон и церковных древностей. Видимо, дело было выгодное, поскольку компаньонами в этой торговле были ещё человек десять московских мещан и купцов. Перекупали они «товар» для своих лавок в торговом иконном ряду рынка оптом, по выгодной цене, иногда по 400 рублей за 10 икон, определённо с наваром для себя, а не «из любви к древности».

Внезапный обыск на квартире Копытова оказался результативным: в перечне обнаруженного из 44 наименований значились иконы, находящиеся по ориентировкам в розыске: Казанской Божией Матери, Николая Чудотворца, Знамения Пресвятой Богородицы, Святых апостолов Петра и Павла в серебряных окладах, образ Спасителя с серебряным венцом, шесть икон без окладов, иконы древнего писания, церковный деревянный крест, обложенный серебром и «небольшой серебряный крест с мощами Св. Андрея Первозванного, три древние пелены обшитые жемчугом, из которых на одной изображён крест из 39 ликов святых», пять священнических риз и четыре епитрахили, много китайского жемчуга и разноцветных камней, снятых с икон, и прочее.

На первом же допросе Копытов назвал имя поставщика икон Ивана Богданова, беглого из Петрозаводского тюремного замка. Скудного описания внешних данных Богданова — «росту среднего, волосом рыжеватого, борода большая», было достаточно для обнаружения и ареста его на следующий день после обыска у Копытова. Взяли беглого арестанта с поличным на Таганке, где он пытался продать икону Владимирской Божией Матери, по описанию «древнюю в серебряном окладе, без венца, но с явными признаками, что венец на этой иконе был».

Явно лукавили на допросах и очных ставках Богданов, Копытов и их подельники, заявляя, что всё описанное на квартире Копытова вовсе не краденное, а было куплено у частных лиц и священников в Клину, Вышнем Волочке, Новгороде и Старой Руссе. Для освидетельствования ценности краденного Шляхтин пригласил мастеров из
ювелирного цеха московской ремесленной управы. Учитывая важность и художественную значимость украденного имущества, московский пристав справедливо полагал, что не покупкой они были приобретены, а святотатством.

После предварительного расследования Шляхтин направил депеши о проведении дознания и сверки списка украденного из церквей в городское и уездные полицейские управления Новгородской губернии и Новгородскую духовную консисторию.

 

«Новгородский след» украденных икон

Полицейские управления на местах собирали свидетельские показания пострадавших. В том числе из Новгорода последовало заявление от брата мещанки Анны Масловой: «…неизвестный человек в июле прошлого 1864 года, спрашивающий старинных икон и книг пришел в небытность мою дома, сторговал у сестры моей икону Владимирской Божией Матери в серебряной с позолотою ризе. За получением от хозяина денег, доведя её до гостиницы, оставил у крыльца и при подъезде скрылся. При произведении следствия выяснилось — похитившего икону зовут Иваном Алексеевым из Архангельской губернии».

Малограмотная вдова не могла «за давностию лет» и слабости памяти описать вора. Поэтому полиция Новгорода просила пристава выслать фотографический портрет подозреваемого «для припоминания его физиономии и определения в нем похитителя иконы».

По сообщению из Новгородской духовной консистории, в числе пострадавших в большинстве своём были градские церкви Новгорода. Так, из Молотковской церкви была украдена, буквально на глазах священника, бархатная пелена и два воздуха, причём вором был человек, назвавшийся, по словам очевидцев, «самым смиренным и благоговейным поклонником святыни и древности и через это ускользнувший от подозрения».

Икона Казанской Божией Матери, украшенная жемчугом и позолотой, была похищена из Флоровской церкви во время ремонта, из Петропавловской, приписной к Ильинской церкви, воры во время богослужения из переполненной церкви унесли два старинных деревянных креста, украшенных серебром. В Климентовской церкви при проверке имущества по описи не оказалось образа Знамения Божией Матери в фольговой ризе с серебряным венцом, по словам притча, потерялся образ в конце октября 1864 года, и по размерам икона была схожа с иконой из квартиры Копытова. Имели место кражи из Старорусского Спасо-Преображенского и Кирилло-Белозерского монастырей.

Таким образом, ответы из Новгородской консистории о кражах из церквей Новгорода и показания свидетелей подтвердили «новгородский след» краж, и дело по предписанию Московского полицмейстера производством переправлялось в Новгородское полицейское управление.

В сопровождении полицейских 14 июля 1865 года находящиеся под следствием 29-летний Копытов и 44-летний Богданов прибыли в Новгород, имея при себе подорожные документы с описанием примет и по мешку с одеждой, положенной арестантам: армяком, шапкой, портами, рубахой и портянками.

Днём ранее судебный следователь Новгородского окружного суда Пётр Сутович оформил в присутствии нескольких понятых протокол под № 1 — на предмет вскрытия присланного багажа с иконами из Москвы. Приглашённые на эту «церемонию вскрытия багажа» священники церквей, пострадавших от краж, и мещанка Маслова, опознали сразу некоторые из украденных вещей.

Последующие этапы расследования — осмотр мест происшествий, допросы свидетелей, очные ставки длились ещё полгода. Пострадавшие и свидетели опознали и Богданова, и Копытова, который, как выяснилось в ходе следствия, также был в Новгороде летом 1864 года и сам непосредственно участвовал в кражах.

Подследственные, не соглашаясь с обвинениями, отказывались даже от знакомства друг с другом, посылали прошения о пересмотре дела на имя Государя императора и губернскому прокурору — «строгому блюстителю закона и истинному ходатаю истинно страждущих».

Однако факты, подтверждённые в ходе следствия, неумолимо доказывали участие обоих фигурантов дела в кражах. Потому и наказание было неминуемо.

 

Убийство надворной советницы Лейхтфельд

Ежедневно в канцелярию новгородского губернатора Эдуарда Васильевича Лерхе поступали многочисленные донесения полицейских чиновников из уездов и городов губернии о происшествиях и преступлениях, случившихся на вверенной им территории: о пожарах и наводнениях, о беглых крестьянах и бродягах, убийствах и подкинутых младенцах, кражах и грабежах, об утопленниках и прочих «странных» смертях. Один из таких рапортов поступил начальнику губернии из полицейского управления Новгорода 16 января 1865 года, незадолго до праздника Крещения Господня.

Некоторое время в доме купеческой жены Петровой на Софийской стороне Новгорода квартиру в мезонине снимала надворная советница Лейхтфельд. Детей при ней не было, и жизнь она вела тихую, спокойную, соответственно своим преклонным годам, не бедствовала, поскольку покойный супруг оставил ей довольно денег. Изредка навещали вдову знакомые, временами, заботясь о здоровье пожилой дамы, приходил врач, известный в городе доктор Аренский. Вечер 15 января Лейхтфельд провела как обычно: разложила пасьянс, приняла успокоительных валериановых капель и, помолившись, легла спать.

Утром следующего дня пришедшая прибрать комнаты вдовы Лейхтфельд прислуга Фёкла разбудила жутким криком весь дом, когда обнаружила хозяйку квартиры мёртвой. В рапорте полицейского пристава было записано: надворная советница Лейхтфельд найдена с отрубленной головой. Все засвидетельствованные при осмотре врачом девять ран, нанесённых топором и шкворнем в голову и шею, были смертельными. Осмотр места события, взломанные двери, развороченные сундуки и шкафы объясняли, что убийство было совершено определённо с целью грабежа, и преступники действовали невероятно дерзко, «не приискивали особенных средств, охраняющих их преступное деяние», рассчитывая только на внезапность и свою физическую силу, которая поддерживалась «свирепостью и дикостью нравов злодеев».

Дело первоначально было поручено следователю Яхонтову. Кроме того, губернатор распорядился для расследования столь серьёзного преступления назначить следственную комиссию. К самостоятельным действиям сразу же по горячим следам приступил новгородский полицмейстер майор Ланге. Требовательный к подчинённым, он и сам всегда отличался особенным усердием и рвением к службе, был решительным и энергичным человеком и считал долгом чести самому отыскать виновных в убийстве женщины. Он занялся сбором сведений о близких надворной советнице людях и о тех, кто посещал её в последнее время.

Первым делом новгородский полицмейстер поручил своим подчинённым крайне срочно установить наблюдение за посетителями трактирных и харчевенных заведений. Особое внимание полицейских привлёк трактир мещанина Горячева, располагавшийся на Софийской стороне недалеко от дома, где произошло убийство.

Неутомимые розыски полиции дали свои результаты — уже в три часа пополудни того же дня полицмейстер получил первое донесение от полицейского пристава Кудрявцева: в харчевне Горячева трое неизвестных гуляют с публичными девками и проматывают значительные деньги. Ланге тотчас отправился с нарядом полицейских к Горячеву.

В питейном заведении пили и ели человек 15 нижних чинов. Один из столов, в мезонине заведения, был накрыт на троих, но неизвестные посетители буквально перед приходом полиции исчезли. Здесь же сидела избитая «до окровавления», хорошо известная полиции, «занимавшаяся в заведении Горячева непотребством», публичная девка Ольга Шпанникова. Из её пьяного бессвязного рассказа выплыло имя — Ефим, служащий при больнице Новгородского приказа общественного призрения, который, кстати, был здесь же в харчевне, но пьян был до бесчувствия, настолько, что и говорить не мог. Именно Ефим позвал Шпанникову пить чай и водку, которой угощал и других девок, приговаривая при этом: «Пейте, у меня денег много». «Неблагодарная» Шпанникова, изрядно выпив, обозвала Ефима и всю честную компанию мазуриками, за что и была избита. Больше никаких вразумительных разъяснений Шпанникова не могла дать. Допрос второго свидетеля рядового Абрама Франка, доставленного из харчевни в полицейское управление, дополнял показания гулящей девки: указывая на застольников, она говорила одному из сидевших в харчевне: «У них денег много, они уложили барыню за собранием» (здесь, очевидно, имеется в виду здание Дворянского собрания). После этих допросов до полного протрезвления
Шпанникову и Ефима Аксенихина отправили в полицейское управление.

Тем временем Ланге решил проверить, чем занимался Аксенихин 15 и 16 января, вплоть до задержания. Проверка началась с больницы Приказа общественного призрения, где подозреваемый служил рассыльным: помогал фельдшеру доставлять на дом лекарства больным. А прежде он содержался здесь же на исправлении в работном доме. В ходе допросов фельдшера больницы и некоторых больных женского отделения выяснилось, что находившаяся на излечении от любострастной болезни публичная девка, солдатская дочь Прасковья Фёдорова хорошо знакома с Аксенихиным и приняла от него 16 января подарок — шитый бисером кошелёк с деньгами. Прасковья некоторое время отнекивалась и отказывалась показать, куда спрятала «подарок». Только в присутствии старшего врача Аренского она созналась. В кошельке, который был спрятан в шкафу в прихожей, оказались не только деньги, но и самая важная улика — золотой медальон с портретом умершего мужа убитой Лейхтфельд. Фёдорова рассказала о близких знакомых Ефима — компании вполне определённого свойства — бывших заключённых Новгородского арестантского замка или работного дома Приказа общественного призрения.

Все эти сведения Ланге передал в следственную комиссию. Весомые улики, представленные полицмейстером, успешные действия комиссии, грамотно выстроенные допросы следователей заставили Аксенихина сознаться — привели убийцу «до полного сознания». Открыты были и два соучастника преступления: беглый Выборгского пехотного полка рядовой Максим Ефимов и Беломорского полка рядовой Пётр Линден. Причастность к преступлению последнего подтвердилась при обыске его квартиры, где были обнаружены вещи из квартиры Лейхтфельд. Ефимова удалось арестовать только 21 числа в деревне Аркаже, при совершении другого преступления — взлома церкви. Оба рядовых сознались в убийстве, а все втроём они, по доказательствам, собранным комиссией, составляли одну шайку для воровства и убийств в городе.

Убийцы были пойманы. Страх и ужас, охватившие новгородцев, утихли. Теперь город с нетерпением ждал разрешения дела по всей строгости закона, общественное мнение надеялось, что убийцы будут исключительно примерно наказаны. Государь император, после ознакомления с докладом министра внутренних дел по материалам расследования, предоставленным новгородским губернатором Лерхе, повелел предать военному суду, по полевым военным законам всех лиц, обвиняемых в убийстве вдовы Лейхтфельд, несмотря на то, что один из них — Аксенихин, был из мещанского сословия. В течение нескольких дней, без всяких канцелярских проволочек, о Высочайшей воле императора было сообщено Военному министру, а затем и новгородскому губернскому воинскому начальнику. Конфирмация — утверждение приговора — о расстреле преступников от командующего войсками Гвардии и Петербургского военного округа была направлена в Новгород начальнику штаба 22-й пехотной дивизии. Для соблюдения порядка при исполнении приговора готовилась команда от Новгородской градской полиции.

Через два дня после утверждения приговора, 25 марта 1865 года в 10 часов утра на месте смертной казни были выстроены войска новгородского гарнизона, полицейские, конные и пешие жандармы. Священник в погребальном одеянии, с крестом и Евангелием в руках сопровождал осуждённых. Вдоль строя рядом с преступниками шёл конвой. Заблаговременно было оборудовано место казни: вырыли три неглубокие ямы и установили перед ними по одному столбу, к которым привязали осужденных. Перед оглашением приговора для всеобщего внимания барабаны били дробь. Приговор зачитывался не только и не столько для преступников-убийц, их участь уже была решена — «смертная казнь через расстреляние», но и для 30 арестантов, отбывающих срок в Новгородском остроге и приведённых специально на показательную казнь, очевидно, с «воспитательной» целью. Осужденным, получившим последнее благословение священника, надели длинные белые рубахи и завязали глаза. Далее действие развивалось согласно «Особенным правилам, наблюдаемых при исполнении приговоров, или конфирмаций» из свода Военно-уголовного устава: «Пятнадцать рядовых, при одном унтер-офицере приближаются к столбу, имея заряженные ружья, и, не доходя пятнадцати шагов, останавливаются все вместе, изготовляются, прикладываются и стреляют, целя в грудь, дабы смерть была нанесена преступнику мгновенно. Сия команда подходит так, чтобы преступник не слыхал ея приближения… Если бы случилось, что с первого раза преступник не застрелен, то ружья поспешно заряжают в другой раз и всякий стреляет по одиночке. Во все сие время от прочтения приговора, до окончания казни, продолжается барабанный бой. По совершении казни тело преступника снимается со столба и повергается в приготовленную для оного яму. Войска заходят повзводно и, пройдя подле ямы, распускаются». Правосудие на земле свершилось. Теперь преступников ждал другой суд — Божий.

 

Новгородские фальшивомонетчики

«2 марта 1867 года. Новгород. Из Старой Руссы. Начальнику губернии. Имею честь поздравить труд успешен камень машина краски бумага для фальшивых бумажек в моих руках. Готский».

«3 марта 1867 года. Новгород. Из Старой Руссы. Начальнику губернии. Приехал уезда сегодня окончу дело передал следователю ночью с донесением и добычею явлюсь Вам. Готский».

Такие две полуофициальные телеграммы исправник Старорусской полиции направил начальнику губернии Эдуарду Лерхе, сообщая о блестящем завершении операции по разоблачению фальшивомонетчиков. Предшествовала этому чрезвычайно кропотливая и длительная оперативная работа по розыску и ликвидации преступной группы.

История с фальшивыми бумагами началась в Новгородской губернии несколькими годами ранее и невероятно тревожила губернатора. Тогда же Лерхе информировал министра внутренних дел о появлении в губернии фальшивых кредитных билетов. Донесения тайных агентов полиции и слухи вели в Старую Руссу. Казалось, предпринимались все возможные меры по поимке преступников, но в лучшем случае удавалось захватить случайных людей и незначительное количество фальшивых билетов при них. Всё те же слухи указывали на двух Старорусских купцов Петра и Ивана Филимоновых, занимавшихся переводом, то есть распространением денег. Но неоднократные обыски дома и секретный полицейский надзор не подтвердили их причастность к делу.

В 1866 году некто Иван Александров из Старорусского уезда вызвался помочь и назвать фальшивомонетчиков. Обещаний на словах от помощника было много, и для поощрения губернатор выхлопотал ему в министерстве финансов 300 рублей. Но показания Александрова, путанные и неточные, порой уклончивые, не принесли пользы. Поэтому премиальные деньги были отправлены обратно в министерство. А напряжённая работа следователей по поиску фальшивомонетчиков продолжалась. Все собранные доказательства теперь явно указывали, что фальшивые бумаги изготовлялись в Старорусском уезде.

Тогда же исправник полиции Старорусского уезда подполковник Эдуард Михайлович Готский-Данилевич получил личное предписание губернатора по розыску фальшивомонетчиков. Несколько поездок на протяжении 1866 года на границу Старорусского и Порховского (Псковской губернии) уездов не принесли результатов: найти хозяина машины для печатания фальшивых денег не удалось. Только в начале 1867 года Готскому удалось достоверно установить место проживания и владельца «фальшиводелательной» машины. Это был Сысой Евстифеев, крестьянин деревни Красный Луг Белебелковской волости Старорусского уезда. Кстати, и отец Сысоя — глава семейства Евстифей, восьмидесятилетний старик, был известен в округе и полиции как старый и ловкий вор, который на протяжении пятидесяти лет занимался воровством и разбоем, причём так ловко это делал, что ни разу не удалось доказать его причастность к преступлениям. По донесениям сыщиков, машину и все необходимые для изготовления фальшивых бумаг принадлежности — краску, камень, бумагу, он закопал в лесу неподалёку от деревни.

Далее действия разворачивались по сценарию, предложенному Старорусским исправником Готским. Зная, что при распространении фальшивых денег преступники проявляют особую осторожность и пользуются ранее проверенными каналами, исправник для дальнейшего проведения операции привлёк небезызвестного Ивана Филимонова, ранее подозреваемого в сбыте фальшивых ассигнаций. Хотя прямых улик против «ловкого мошенника» Филимонова не было, Готский, без особых церемоний, предложил ему содействовать полиции в поимке преступников, пригрозив при этом административной ссылкой. Спустя некоторое время Филимонов «случайно» встретился со своим старым знакомым Евстифеевым и убедил его продать машину.

В это время в сценарии, предложенном Готским, появлялось новое действующее лицо — покупщик. Им стал уроженец Воронежской губернии, недавно приписанный к цеху парикмахеров и цирюльников Старой Руссы, Алексей Александрович Калинник, который изъявил желание сотрудничать с Готским. При положительном исходе дела покупщику была обещана правительственная награда.

С полуштофом водки и вином в качестве гостинца Калинник вместе с Филимоновым и ещё одним подручным — Феофановым, направился 24 февраля в Красный Луг, заранее оповестив об этом Евстифеева. Встретились они как добрые знакомые. За чашкой чая вперемешку с водкой, распивали которую тайком от старого Евстифея, беседы велись на отвлечённые темы, далёкие от цели приезда. В том числе говорили о расколе, приверженцем которого был Сысой. Алексею Александровичу пришлось даже, подыгрывая хозяину, креститься двумя перстами. Когда же всё было выпито, заговорили о деле. Сын хозяина получил от Сысоя ключ на медной цепочке и на некоторое время вышел из дома…

Калиник и Сысой, оставив остальных за столом, разговаривали с глазу на глаз в другой комнате. Хозяин, опасаясь обмана, учинил настоящий допрос своему гостю: кто он и откуда, зачем приехал, для чего ему машина? Как заученную роль, старорусский цирюльник — новоявленный сотрудник полиции, поведал, что собирается переехать на Украину, нужны деньги, и немалые, поэтому для «быстрого обогащения» решился на приобретение фальшиводелательной машины. Что-то явно смущало Сысоя, и тогда он потребовал у покупщика дать клятву: «повторить свой честной приезд и цель купить машину присягою», а в случае обмана даже пригрозил оружием. Алексей Александрович не заставил себя долго уговаривать и, помолясь на икону, присягнул. Тем временем все Евстифеевы, кроме хозяйки, которая пряла пряжу, несли караул: сын Сысоя Павел — на улице, а старый Евстифей следил за Белебёлковким трактом через слуховое окно на чердаке.

Осматривать печатную плиту, которую хозяин достал из-под тряпок с лежанки, Калинник позвал более опытных Филимонова и Феофанова. Оценили её как годную, хотели тут же испробовать — снять оттиск, но краски не было, а чернила, которые вынул из-за пазухи Сысой, замёрзли. Поэтому оттиск сделали чуть позже, и Сысой в руки Калиннику его не дал — тут же спрятал образец в карман.

Теперь дело перешло к торгам. И здесь агент всё делал по сценарию Готского. Торговались долго. Сысой выставил цену в 700 рублей. Калинник начал с 500 и, прибавляя по 25 рублей, довёл до 600. Однако согласия не достигли: у покупателя якобы не было при себе такой суммы. Уговорили Сысоя приехать к Калиннику в Старую Руссу на масляной неделе.

Дело близилось к развязке. Евстифеев приехал в город, как договаривались, 27 февраля. Опасаясь днём появляться на улицах Старой Руссы, только вечером того же дня он пришёл на квартиру парикмахера. Встретились, посидели за столом, и опьяневший Сысой выставил новые условия продажи: цену он поднял до 800 рублей, да ещё запросил «пудовый куль снимков» — фальшивых ассигнаций. Очередную, но, как выяснилось позже, не последнюю встречу, назначили на утро следующего дня «на трезвую голову» в доме Филимонова. Тут они сошлись на цене в 750 рублей. Поздравив друг друга «с барышами», Калинник убедил Евстифеева, очевидно потерявшего всякую бдительность, немедля привести машину в Старую Руссу уже 1 марта.

Операция была строго засекречена, только подполковник Готский знал все заранее спланированные её ходы и уловки. В помощники себе он назначил несколько рядовых полицейских, работавших исключительно на него. Все же остальные чины Старорусской полиции находились в неведении. Днём и ночью переодетые полицейские следили за квартирой Калинника, домом Филимонова, всеми перемещениями Евстифеева и сообщали Готскому. Переодетый исправник несколько раз под покровом ночи встречался со своими агентами, выслушивал их, давал рекомендации и вносил коррективы. Все нити операции находились в его руках. Поэтому и финальная часть операции прошла без осложнений.

Только 1 марта, в день назначенной встречи, Готский привлёк дополнительно к участию в операции несколько своих подчинённых: городской пристав Иван Петрович Волжинский с тремя вооружёнными солдатами в сумерках разместились во дворе в бане, как раз напротив дверей квартиры Калинника. Понятыми Готский определил проживавших в соседнем доме господина Невдичева и подполковника Кузьмина-Караваева. Все ожидали прихода Евстифеева. В десять вечера Калинник услышал условный сигнал — стук в окно, и открыл Сысою калитку. Уже в помещении  он начал волноваться, суетился и требовал деньги, тогда как Калинник неторопливо, детально, не выказывая никакого волнения, осматривал принесённую машину. И только убедившись в её подлинности, вынул ключ из кармана и попросил свою жену принести деньги. Таким образом жена Калинника передала условный сигнал приставу Волжинскому.

Спустя несколько минут, вместо обещанных денег Сысой Евстифеев увидел вооружённого пристава с солдатами. Потерявший присутствие духа фальшивомонетчик не в состоянии был отвечать на вопросы полицейского. В присутствии прибывшего для допроса следователя Трандифилова и понятых осмотрели мешок, в котором, как и предполагалось, обнаружили «фабрику фальшивых ассигнаций» — плиту с четырьмя рисунками для оттиска фальшивой бумажки трёхрублёвого достоинства, все железные принадлежности машины, четырёх сортов краски и почтовую, тонкую бумагу. Спустя полчаса арестовали и сына Сысоя Павла Евстифеева.

Операция на этом была завершена, преступники пойманы, дело передавалось судебному следователю. По заслугам получили как подручные Готского, так и фальшивомонетчики: одним достались награды, другим — суд и ссылка. Появились новые действующие лица — подельники Ефстифеевых, обнаружились многочисленные преступные связи с Москвой и Московской губернией, Санкт-Петербургом, Псковской губернией. Как и предполагал Готский, раскрылась «огромная шайка закоренелого мошенничества».

Уже в апреле 1867 года из канцелярии министерства внутренних дел последовало предписание о наградах: о производстве Старорусского исправника Готского-Данилевича в чин полковника и денежной премии в 1500 рублей, цирюльнику Калиннику в награду и возмещение издержек полагалась 1000 рублей. Остальным рядовым полицейским участникам операции — 170 рублей. На всех.

Татьяна Данько