НА ФОНЕ МИРОЗДАНИЯ
У Великого Новгорода был, есть и будет свой художник
В последние дни работы выставки «Акварельный Новгород», посвящённой 100-летию со дня рождения выдающегося художника С.И. Пустовойтова, в залах Музея изобразительных искусств состоялась презентация книги «Храм. Образ и судьба. Семён Иванович Пустовойтов. Избранное», изданной Новгородским музеем-заповедником.
«Чудак в тюбетейке»
Многие новгородцы встречали когда-то Семёна Ивановича за этюдником, стояли за плечом художника в тюбетейке, глядя, как под его кистью появляются на бумаге очертания знакомых памятников архитектуры. Некоторые, возможно, думали, подобно персонажу старого анекдота: «Смотри, как человек без «Поляроида» мучается…». Но вообще-то наши люди чаще искренне сопереживали живописцам, благо фигура художника на пленэре давно стала неотъемлемой частью новгородского ландшафта. Даже такого художника, как Пустовойтов, к которому подчас относились, как к городскому чудаку. Благо Семён Иванович охотно вступал в разговоры с теми, кто был до них охоч. И беседы эти запоминались — речь мастера бывала причудливо-цветиста и всегда значительна, какого бы предмета ни касалась.
В слова его следовало вдуматься и вчувствоваться, как и в его работы, в которых то самое «знакомое» вдруг оказывалось каким-то иным. На акварелях Пустовойтова храмы переставали быть примелькавшейся горожанам деталью ландшафта — они казались не менее живыми, чем портреты людей, которые он писал тоже. Не случайно друзья вспоминали однажды нечаянно увиденное — как художник, не зная о свидетелях, прильнул к стене церкви Иоанна Богослова, которую особенно любил изображать, и в порыве чувств поцеловал камни.
«Точно из тьмы вырывается, как из лап сволочизма, пепельно-белый, мраморный храм!»
Из письма С. Пустовойтова — о ц. Иоанна Богослова.
Розовая тьма
В храмах и в пространстве вокруг них художник видел то, что дано было увидеть не каждому.
«Вчера я написал прекрасного Иоанна Богослова,… но и вчера же хотел разбить этюдник и планшет с акварелью, настолько пьяницы одолевали меня, требуя убрать мрачное небо, — дать его «розовым»… О, тьма, о, бескультурье, с детства не получившие человеческого начала…»
Из письма С. Пустовойтова
Елена РЫБИНА, археолог:
— Его часто не понимали, критиковали. Но он был абсолютно свободен от любых идеологических установок, мнений и замечаний. Это был совершенно свободный человек. Он жил, как дышал.
Татьяна ВОЛОДИНА, куратор выставки, автор-составитель альбома:
— Книга даёт представление о трагическом звучании работ Семёна Ивановича и трагичности его судьбы. И даже те его «мрачные» работы получились очень живыми. И видно, что в них всегда есть надежда: среди тьмы всегда есть свет.
Тьма — она как раз застила глаза докучливых «пьяниц». «Мрачное небо», появлявшееся в акварелях в очередь с нарядным и прозрачным — это же был космос. Вселенная. Пустовойтов писал портреты великих строений — на фоне мироздания, которое находил единственно-равновеликим своим «героям». Храм и небо всегда были главными действующими лицами его пейзажей, а всё остальное — дерево, наши домишки — временным, переменным, бренным стаффажем[1].
Понять написанные им храмы можно и так: слиток света противостоит хаосу… И люди, понимающие недоступное сентиментальным пьяницам, всегда находились.
Людмила СЕКРЕТАРЬ, историк архитектуры:
— Мы подарили академику Лихачёву одну из акварелей Пустовойтова с храмом Иоанна Богослова. Дмитрий Сергеевич был в таком восторге! У них с художником завязалась переписка. И Лихачёв при каждой встрече расспрашивал о судьбе Семёна Ивановича.
Глядя на это «эль-грековское», по выражению Пустовойтова, небо в сполохах, разрывающих тьму, поневоле вспоминаешь: Пустовойтов прошёл фронт. В боях под Старой Русой он, командир отделения пехоты (то есть «царицы войны», а на деле — самого жертвенного человеческого ресурса войны), получил страшную контузию, которая заставляла врачей сомневаться, что раненый будет вести полноценную интеллектуальную жизнь… Вышло в точности наоборот. Близость смерти открыла ему, видимо, картину бесконечного боя высших сил во Вселенной. Может быть, он стал духовидцем, да таким, который ещё и может передать открывшееся ему — в образах, понятных нам. Что не каждому визионеру даётся.
Не оттуда ли и обострение чувства к людям, порой незнакомым, к жизни во всех её формах? В одном из писем Пустовойтов рассказывал, как увидел у погоста в Вяжищах женщину в трауре, плачущую и приговаривающую «Мой ласковый!»: «Ни стихи Некрасова или ария юродивого… не потрясли меня так… Я был на многих похоронах и везде держался, а здесь разрыдался».
Как он обрёл ещё и блистательную технику и стал не просто хорошим, а выдающимся акварелистом, — это, наверное, уже дело не только вдохновения, но и трудолюбия.
Ген Пустовойтова
Владимир ГРЕБЕННИКОВ, художник:
— Он был готов дарить свои работы всякому, кто скажет слово о Древней Руси, о наших храмах.
Людмила СЕКРЕТАРЬ:
— Материальная сторона жизни его мало интересовала. Главное для него было — открывать красоту. Открывать для себя — и дарить людям. Его чистая, светлая душа была настежь открыта людям.
Татьяна Зозуленко, журналист и член Союза художников, рассказывала в одной из публикаций, что Пустовойтов если и продавал «частным лицам» свои работы, то за 3—5 рублей, что превращало «сделку» лишь в видимость продажи. И однажды, продав малознакомой новгородке свою большую, 86 х 62, акварель всё с тем же Иоанном Богословом аж за 50 рублей, вдруг узнал, что она — инвалид и, следовательно, совсем не богата, и назвал свой поступок «необъяснимой дуростью», и деньги решил вернуть, а акварель оставить ей как подарок.
Между прочим, я обнаружил, что на одной из интернет-площадок киевский владелец нескольких акварелей Пустовойтова выставил их десять лет назад на продажу за 350—400 долларов каждую. С тех пор, как водится, стоимость произведений могла только вырасти.
При этом коллекцию акварелей Пустовойтова, которая стала ядром и юбилейной выставки, и нового издания, его наследники музею-заповеднику — подарили.
ИРИНА, дочь Семёна Ивановича:
— У нас с Павлом, внуком Семёна Ивановича, единая позиция: картины должны быть в музее и служить людям.
«Ген бескорыстия» передался.
Свой и чужие
«Наверное, у каждого художника есть СВОЙ город. Как было бы хорошо, если бы у каждого города был СВОЙ художник… Как хорошо, что у Новгорода есть свой художник. Жаль только, что нет новгородского альбома с его репродукциями».
П. Волков, врач, г. Ленинград, запись в книге отзывов о выставке, 1972 г.
Собственно, беспокоило это и самого Пустовойтова. Не репродукции его работ, а вообще дефицит открыток с видами Новгорода. Приходилось чистые конверты своих писем украшать собственными рисунками.
«Колокольня Знаменского собора»… должна быть рёвом и плачем всего Новгорода, она — как последний умирающий, и должна дать мучительный аккорд…»
Из письма С. Пустовойтова
Он хотел, чтобы голос города слышался повсюду. Благодаря музейному проекту, которому много сил отдал его куратор Исак Фрейдман, это наконец произошло.
Даже не знаешь, удивляться или гневаться тому, что, собственно, город умудрился не выделить на альбом «своего художника» (и Почётного гражданина!) ровным счётом ничего. Допустим, не город, а его власти — но ведь они не с «эль-грековских» небес к нам спустились…
Книга — не просто альбом репродукций, отлично выполненных и сохранивших прозрачность акварели. Она знакомит с воспоминаниями о художнике и доносит до нас его собственноручные заметки о жизни и искусстве.
Татьяна ВОЛОДИНА:
— Мы должны гордиться тем, что у нас был такой художник. Был и есть. И останется на все времена.
[1] Стаффаж — второстепенные элементы композиции, создающие фон, окружение, среду для основных фигур и подчёркивающие их значение.