ПОДЗЕМНЫЕ ЭТАЖИ
Археология Великого Новгорода — особое культурное и научное явление. Каждый археологический сезон на Новгородской земле, в частности в Великом Новгороде, приносит ни один десяток артефактов, каждый из которых имеет свою индивидуальность и многое может рассказать о быте новгородцев, конкретном историческом событии, задаёт загадки исследователям.
Обращение к одной из ранее опубликованных статей выдающегося российского археолога В.Л. Янина неслучайно: Валентин Лаврентьевич справедливо считал, что роль археологов состоит не просто в поддержании исторической памяти, а в восстановлении её утрат, которое, в свою очередь, не что иное как «путь к познанию человеком самого себя».
Сегодня археологическая коллекция Новгородской земли насчитывает более 150 тысяч индивидуальных находок, а число найденных берестяных грамот — свыше 1100. Большинству улиц исторического центра Великого Новгорода возвращены исторические названия, утраченные в разное время: ещё в 1990-х годах свои исконные имена получили древние улицы Прусская, Чудинцева, Розважа, Рогатица, Бояна, Ильина и другие.
В 2024 году в Великом Новгороде начнётся строительство Национального археологического центра имени академика В.Л. Янина. Думается, мы полноправно можем, по словам академика, «ощутить себя достойными не только благодарной памяти потомков, ради которых мы живём, но и предков».
Когда-то, теперь уже довольно давно, Вениамин Александрович Каверин, побывав на раскопках в Новгороде, сказал: «Меняются все представления об историках. Я привык воображать их себе сидящими в тиши библиотек и архивов, в уюте зеленой лампы, а здесь — в резиновых сапогах, в ватниках, как водопроводчики!..». Борьбы с водой на нашу долю тоже хватает, но всё же главное ощущение, роднящее нас, археологов, с людьми городских подземных профессий, не в этом. Главное — чувство неразрывности того, что видишь вокруг себя, в своём подземном хозяйстве, с жизнью спешащих по асфальтовым тротуарам людей сегодняшнего дня, с пытливым любопытством туристов, с заботами градостроителей, с нуждами сегодняшней исторической науки, которая в общем-то, исследуя прошлое, работает для будущего.
В раскопе ощущаешь себя находящимся как бы внутри гигантской конструкции, которую начали возводить более тысячи лет тому назад наши предки, а для завершения её нет сроков. Мы привыкли воспринимать сегодняшнюю «дневную поверхность» как извечно заданную, но это не так. Наше бытие много выше бытия предков — не в переносном, а в прямом смысле. Жизнедеятельность человека откладывает пласты, называемые археологами «культурным слоем», которые правильнее было бы понимать как «слои культуры», потому что они хранят то, что и составляет культуру: радости творчества, боль разрушений, шедевры искусства, цепкую тяжесть рутины, удовлетворение достигнутым, дерзание нового.
Здание городской культуры многоэтажно, и сегодняшний город тем прочнее и соразмернее, чем крепче он стоит на своём изначальном фундаменте, заложенном ещё тогда, когда первопоселенцы безошибочно избрали место жительства для себя, своих внуков и правнуков.
Поучительно бывать на дне раскопа, когда он полностью исчерпан, доведён до «материка» — до поверхности того дна, когда по ней ещё не ступала нога навеки поселившегося здесь человека. На отвесных стенах раскопа, зачищенных для снятия профилей, читается многовековая история Новгорода. Верхний подземный этаж — недавнее, сидящее в сердце разрушения города фашистскими вандалами. Когда мне впервые довелось работать на новгородских раскопках — а это было в 1947 году, — наиболее частой находкой на этом этаже, ещё пахнувшем гарью, были запертые замки на дверных щеколдах: жители надеялись вернуться в свои жилища… Полуметром (или двумя этажами) ниже — мощённые булыжником мостовые, по которым ходили Герцен и Достоевский, лёгкой походкой пробегал Пушкин. Ещё ниже — слои, оставленные не знавшим покоя Петром, который вместе с Брюсом укреплял Новгород на случай шведского нападения.
И вот мы в средневековом Новгороде. Его этажи легко подсчитать по ярусам деревянных мостовых. Избыточная влажность почвы уже в Х веке заставила новгородцев задуматься о благоустройстве города. Его улицы покрылись широкими настилами из сосновых плах. Культурный слой по сторонам их, однако, нарастал быстрее, чем снашивались настилы, и новые их ярусы укладывались прямо на предыдущие. В древнейших частях города число таких настилов к XV веку достигло невероятной цифры — до тридцати. Уличные мостовые образовали жёсткие конструкции самой градостроительной схемы. Она сформировалась теми улицами, знаменитые названия которых сохранила летопись: Славная, Розважа, Рогатица, Лубяница, Нутная, Легоща, Прусская, Чудинцева, Щеркова… Эти ярусы стало возможным не только подсчитать, но и датировать с предельной точностью методом дендрохронологии. И стоя сегодня перед разрезом мостовых Черницыной улицы, мы знаем: её пятый ярус запечатлел стук копыт конных гонцов, спешивших с вестью о куликовской победе; по мостовой десятого яруса проезжал Александр Невский; двенадцатый ярус вылизан языками пламени боярских усадеб, подожжённых новгородцами, которые восстали против посадника Дмитра Мирошкинича, а вместе с ними горела и мастерская художника Олисея Гречина; двадцать восьмой ярус погиб в пожарах суровой расправы Добрыни и Путяты с новгородцами, не желавшими принимать крещения…
Для археолога, стоящего на дне раскопа, профиль многовековых наслоений не просто отчётный документ, составленный в соответствии с полевой инструкцией о правилах ведения раскопок. Это и воспоминание о полном неповторимых впечатлений путешествии по времени. Ведь всё лето он входил на усадьбы, работал во дворах, домах, ремесленных мастерских, в хозяйственных постройках этих древних усадеб. Спускаясь с этажа на этаж, он наблюдал всевозможные перемены, существо которых лучше всего ощущается на расстоянии, а современнику не очень заметно. И главное впечатление от этого путешествия — не знакомство с древними вещами, а знакомство с людьми, эти вещи сделавшими. Привыкнув называть эпохи именами выдающихся деятелей, обозначать их знаменитыми битвами, мы, однако, тысячу раз убеждаемся в том, что к прогрессу человека ведут не кровавые столкновения, зачастую вызванные хитросплетениями политических амбиций, а труд и творчество.
Влажная новгородская почва сохраняет в себе всё, что в ней оказалось, уцелев от пожаров, этого главного бедствия деревянных городов: нижние венцы домов, настилы улиц и дворов, домашнюю утварь, инструменты мастеров, остатки производственного сырья, одежду и обувь, детские игрушки и игры взрослых, музыкальные инструменты и транспортные средства, орудия письма и сами письма, написанные на берёзовой коре.
Исследование внутренней структуры наиболее типичных вещей — а их в коллекции Новгородской экспедиции насчитывается уже около 140 тысяч — выяснило, что средневековые мастера Новгорода располагали таким арсеналом технических средств, который ставил их на один уровень с мастерами прославленных центров Западной Европы и Ближнего Востока. Виртуозные приёмы обработки металлов, изощрённая техника обработки кости и дерева, ювелирное мастерство предстают перед исследователями в постоянном развитии, в раскрытии таланта мастеров-художников. И именно это движение образует главные ступени культурного прогресса.
Одну из главных основ коллекции древних вещей составляют тысячи бытовых предметов, украшенных разнообразной резьбой. Украшалось буквально всё — от конструкций дома до туалетного гребешка и деревянной ложки. Сотни ручек деревянных ковшей X—XI веков демонстрируют бесконечную галерею реальных и фантастических животных. Десятки резных человеческих личин как будто стремятся стать скульптурными портретами современников. Завитки резьбы на ручках ножей, на гребнях, на костяных лжицах соперничают между собой в творческой выдумке. Этот вновь открытый мир художественного творчества далеко не безразличен для современных представлений о прошлом. Ещё недавно высокие шедевры новгородской архитектуры, живописи, литературы представлялись как бы лишёнными взрастившей их почвы. В поисках образцов для этих шедевров исследователи обращались к искусству романской Западной Европы, к созданиям художников Закавказья. Иноземными влияниями пытались объяснять пышный расцвет скульптуры Владимирской Руси, сохранившейся в великолепном декоре белокаменных храмов суздальского Ополья. Сравнение этого радостного декора со скупым убранством новгородских церквей вызвало к жизни представление об особом складе новгородцев, который вяз в болотах, скрёб сохой тощую почву малоплодородных полей, лучил рыбу, не воспринимая красоту окружающего его мира. А оказалось, что порыв к красоте был неистребим, но проявлялся он не в каменном декоре храмов (рыхлый известняк, шедший в Новгороде на строительство, не воспринимал резьбы), а в украшении дерева и кости. В слоях XI века в Новгороде найдены резные дубовые колонны, резьба которых потом, спустя более столетия, проявилась в декоре Суздаля. Корни владимирской скульптуры оказались своими, а высокое искусство Новгорода обрело ту почву, без которой оно не могло бы возникнуть и развиваться.
Археологические работы в Новгороде сделали очевидным, что главное наше наследство, завещанное предками, — традиции творчества, труд и трудолюбие, любовь к прекрасному, стремление улучшить и украсить мир. А то, что летопись сосредоточена на военных событиях прошлого, кажется естественным: людям было что защищать и от татар, и от немцев, и от своих собственных супостатов.
И люди древнего Новгорода обрели не только внешний облик, отразившийся в созданиях их рук и творческой мысли, но и голос. После ошеломляющей находки первой берестяной грамоты — 26 июля 1951 года — число берестяных документов XI—XV веков, увеличиваясь с каждым годом, сегодня (в 1987 году) достигло почти семисот. Новгородцы заговорили сотнями голосов, донёсших до нас их повседневные заботы, горе и радость, слова социального протеста, первые уроки письма и образцы высокого интеллекта. Чудо узнавания предков возобновляется с каждой новой находкой исписанной бересты, заставляя думать о неистребимости человеческого духа, неподвластного времени. Ещё вчера о человеке, умершем шестьсот или семьсот лет тому назад, не знал никто, он был забыт даже своими прямыми потомками спустя какой-нибудь век после его кончины. А сегодня мы не только узнаем его имя, но и проникаемся его чувствами. Оценка возможности в Новгороде подобных находок в ходе дальнейших раскопок даёт невероятную цифру: не менее двадцати тысяч берестяных документов ещё ожидают своего открытия. Их обнаружение создаст возможность оживить уже не сотни, а тысячи средневековых новгородцев и составить «адресные книги» Новгорода на каждый век его отшумевшей истории. Искренне завидую будущим исследователям, которые будут иметь дело с этим источниковым богатством.
Сказав о неподвластности исторической памяти времени, я хочу оговориться, чтобы быть понятым правильно. Труд историка и археолога состоит, к сожалению, вовсе не в поддержании этой памяти, а в восстановлении её после утрат. Принято думать, что стирает память время настолько мудрое, что, стирая, ещё и оценивает, что стереть, а что сохранить. Память стирают люди, и чаще всего — ничего не оценивая. Невежество и война — а война тоже невежество — лишили на многие сотни лет человечество возможности наслаждаться великими творениями античных мастеров, истребили целые культуры прошлого, воспринимаемые как мир враждебных разрушителям идей и образов. Вандализм имеет много наименований, среди них — религиозный фанатизм, национализм, шовинизм. Прошлое человечества сегодня в глазах исследователей выглядит клубком неразгаданных проблем, разрубленных взаимосвязей, давно поставленных и чаще всего ещё не решенных вопросов. И восстановление этих утрат — путь к познанию человеком самого себя. Как биологическое существо человек несёт в себе гены предков. Как существо общественное он может гармонически развиваться, только неся в себе гены той культуры, которая веками создавалась трудом и дерзанием ушедших поколений.
Последняя война, нанёсшая Новгороду тяжелейшие раны, нанесла их не бездумно, не только потому, что два с половиной года он оставался прифронтовым городом. Фашисты сознательно уничтожали его, чтобы обрубить корни наших отечественных традиций, лишить нас исторической памяти, заставить забыть прошлое, обескультурить. И возрождение Новгорода, открытие его неведомой прежде культуры есть не что иное, как продолжение борьбы с изуверством, как продолжение победы над ним.
После войны возникли споры, строить ли Новгород на новом месте, превратив оставленный фашистами пустырь в некий музей древней архитектуры, или восстанавливать его на прежнем месте. К счастью, победило предложение А.В Щусева вернуть жизнь историческому городу, и это активизировало работу реставраторов (вернувших архитектуре её исконные формы) и археологов, невозможную без контакта с градостроителями: строительство новых этажей невозможно при разрушении старых.
Но память деформируется не только войнами. Чем меньше мы знаем, тем небрежнее обращаемся с возможностью это малое сохранить. Воспользуюсь примером того же Новгорода. После изменения системы русских внешнеторговых дорог в XVI веке, разорений, принесённых шведской оккупацией в смутные годы начала XVII века, Новгород утратил своё былое значение и превратился в рядовой губернский город Российской империи. До второй половины XVIII века он жил по старой градостроительной схеме, и чтение летописей вело его жителей и путешествующих через него к соприкосновению с прошлым. Русская литература и общественная мысль получили тогда мощный заряд вольнолюбивых идей, почерпнутых из этого соприкосновения. Сами названия улиц будили неизбежные ассоциации, обращали мысль к связанным с ними событиям, поскольку эти названия пришли из прошлого. В 1778 году Екатерина II утвердила новый генеральный план Новгорода, предписав ввести в нём регулярную планировку на манер столичного Санкт-Петербурга. Проект был осуществлён в течение трёх десятков лет, но уже в 1808 году выдающийся русский историк Е.А. Болховитинов вынужден был кропотливо восстанавливать на планах местоположение древних улиц — и во многих случаях ошибся. До сих пор истинная топография средневекового Новгорода не прояснена в важных деталях. Городское планирование по масштабной линейке превратило Новгород в новый город, стерев вместе с упразднённой градостроительной схемой узел важнейшей взаимосвязи. Новые этажи встали на старые боком.
Правда, тогда не всё удалось деформировать. Такие улицы, как Легоща, Чудинцева, Прусская, Буяна, Ильина, Троицкая Ямская остались на старых местах. Некоторые вновь проложенные улицы унаследовали старые названия, когда они были образованы в соседстве с древними. Среди них — Славная (это название существует уже больше тысячи лет), Разважа, Рогатица, Нутная. Сегодня древнее название осталось только у Славной улицы. Нет Прусской, она носит имя Желябова. Можно преклоняться перед жизненным подвигом Желябова, но всё-таки знать, что с Новгородом его биография не связана, а прежнее название улицы не имеет никакого отношения к прусскому юнкерству, а говорит о древних связях новгородцев с пруссами, балтийским племенем, порабощённым и истреблённым немцами. Нет Чудинцевой улицы, в названии которой звучит имя древнейшего населения Приильменья — чуди, а есть улица Льва Толстого, названная так только потому, что на Чудинцевой улице жил толстовец Молочников. Нет Легощей, а есть Советская, хотя советскими, надо думать, являются все улицы нынешнего областного центра.
Приезжающего в Новгород человека встречают не только стандартные новые кварталы, такие, какие он оставил у себя дома, но и в древней части города — те же названия улиц, какие обозначают магистрали Комсомольска-на-Амуре, Магадана или Новосибирска. Но ведь, может быть, если в столь малом восстановить атмосферу исторической стабильности древнего города, это обяжет и проектировщиков возводить его новые этажи с учётом уже существующих, хотя и невидимых простым глазом. Где ещё, как не в Новгороде, мы способны ощутить себя достойными не только благодарной памяти потомков, ради которых мы живём, но и предков, которые жили ради нас!
Опубликовано: Вестник высшей школы. 1989. № 1. С. 92–95; Красная книга культуры. М., 1989. С. 353–364.